Я, в принципе, придерживаюсь антиклерикальных позиций, но готов согласиться на обратное воссоединение церкви и государства. При условии, что оно будет проведено в той же форме, что и до революции. Цитата на эту тему:
«В хорошем старом фильме про гардемаринов есть такой эпизод: одну из героинь насильно отправляют в монастырь, а перед постригом заставляют подписать дарственную, передав монастырю своё немаленькое имущество, унаследованное от отца. Случаи такие действительно встречались, ведь основными способами увеличения монастырского богатства были завещания и дарение, а в любой большой организации найдутся паршивые овцы. Противодействовать этому можно только жёстким контролем за церковным имуществом — государство не должно разрешать церкви иметь землю на праве собственности и владеть имуществом, явно превосходящим размер, необходимый для насущных потребностей и отправления культа.
Интересно то, почему все эти дарственные старались выцыганить обязательно до пострига.
Дело в том, что до революции в Российской Империи существовали законодательно установленные ограничения правоспособности духовенства. Для белого духовенства они были менее значительны, а вот для чёрного ограничения в сумме приближались к полной потере правосубъектности, то есть постриг практически вычёркивал человека из мира живых. Объяснение этому находилось в монашеских обетах, которые, говоря юридическим языком, включали отречение от всех гражданских правоотношений.
При этом считалось, что монашествующий — это лицо, «отрёкшееся от имущества своего единожды навсегда», и не получает его обратно даже по сложении своего звания (СЗРИ т. IX, ст. 356, 480). Отрекаясь от мира, он терял все свои семейные, имущественные и наследственные права не только в прошлом, но и будущем: старый брак расторгался без возможности вступления в новый, имущество обращалось к наследованию по завещанию или по закону. Более того, монашествующий не мог делать какие-либо приобретения для себя и впоследствии. Такие приобретения недоступны для него не только по сделкам «между живыми», за исключением сделок обыденной жизни, например, продажи каких-то сделанных им самим вещей, но и по сделкам «на случай смерти», то есть при наследовании. Исключением была только возможность наследования икон, панагий, наперсных кресты и книг духовного, нравственного и учёного содержания. Далее все свои сделки он мог совершать только от имени монастыря, а после смерти монаха в пользу монастыря уходило всё личное его имущество (ст. 354, 363, 438-441, 475 и др. т. IX; относительно католических монахов — там же, ст. 442, 443, 478).
Такой подход к монашеству — регулирование его в общегражданских законах — характерен для той эпохи. Религиозные обеты и их соблюдение как бы не были только внутренним делом членов определённого некоммерческого юридического лица, а имели для них самые серьёзные последствия. Да и для родственников постригшегося это было удобнее, чем решать проблемы, связанные с переходом имущества и т.п.»
