В предыдущей серии нашего разбора я обещал далеко идущих выводов. Прямо с одного такого и начну.
К сожалению, обозреваемый законопроект сделан по канонам современного дегенеративного законотворчества, предполагающим утрату всякого чувства меры при борьбе за все хорошее. Когда наши законотворцы начинают с чем-то бороться, им мало повысить ответственность за это что-то. Виновных начинают по максимуму лишать процессуальных гарантий и средств защиты.
А потом Путин такой: «А кто это сдееееелал?»:
«Что с выведением из ведения судов присяжных вопросов, связанных с преступлениями на сексуальной почве и должностными преступлениями, я, честно сказать, в первый раз это слышу», — сказал Путин.»
Педофилов лишили суда присяжных, а террористов вон вообще загнали в четыре военных суда, чтобы уж наверняка. А то оправдают еще кого-нибудь, неудобно получится…
О том, что определенный порядок рассмотрения дела и определенный набор прав обвиняемому нужны для того, чтобы случайно в тюрьму не укатать невиновного, в ходе дегенеративно-законотворческой деятельности никто почему-то не думает.
Куда конь с копытом, туда и рак с клешней: законопроект «о домашнем насилии» успешно взял на вооружение этот нехитрый принцип. В прошлой серии нашего разбора мы посмотрели на то, как с помощью предельно широких определений авторки все шире и шире распространяют сферу его действия и дают права на защиту всем, даже тем, кому они не очень-то и нужны.
А сейчас мы посмотрим на всю ту «систему профилактики» насилия, которую предусматривает законопроект. Главным образом «предписания», обычное и судебное.
Авторки и здесь себе не изменяют и тащат в текст много-много всего разного, превращая его в кашу. Просто пример: семнадцатая статья, описывающая «механизм профилактики семейно-бытового насилия», то есть, основные ее принципы. Если верить ей, одним из направлений профилактики является
«6) введение эффективных средств, предусмотренных законом, для выявления, профилактики, предупреждения и устранения семейно-бытового насилия;»
«Введение» куда? О чем вообще этот пункт? Я думал, все «средства» уже введены законом и ничего нового «вводить» не требуется. Что вообще здесь имеется в виду?
Далее прекрасное:
«10) повышение уровня правовой грамотности, развитие правосознания и использования имеющихся возможностей обращения за помощью в компетентные государственные органы и общественные объединения;»
«Развитие правосознания»? Эээээ…
«Правосознание — это одна из форм общественного сознания, представляющая собой систему правовых взглядов, теорий, идей, представлений, убеждений, оценок, настроений, чувств, в которых выражается отношение индивидов, социальных групп, всего общества к существующему и желаемому праву, к правовым явлениям, к поведению людей в сфере права, то есть, это субъективное восприятие правовых явлений людьми.»
Как можно развивать «субъективное восприятие» чего-то людьми? Видимо, имеется в виду распространение тайных знаний о том, что жену бить не стоит, но это описано в других пунктах (12, 13). Ну и речевую конструкцию «развитие … использования имеющихся возможностей обращения» оставим на совести ее авторки…
И напоследок замечательное:
«3. Реализация основных направлений профилактики семейно-бытового насилия осуществляется посредством:
…
2) использования возможных мер профилактики семейно-бытового насилия и установленных настоящим Федеральным законом форм профилактического воздействия;
3) применения специальных мер профилактики семейно-бытового насилия, предусмотренных настоящим законом, а также административным, уголовным, уголовно-процессуальным, уголовно-исполнительного законодательством Российской Федерации в целях предупреждения семейно-бытового насилия.»
Что такое «возможные меры профилактики»? Чем они отличаются от «форм профилактического воздействия»? Чем их «использование» отличается от «применения специальных мер профилактики» из пункта 3? Ни «возможных» ни «специальных» мер закон вообще не определяет, он говорит только об «индивидуальных мерах профилактики». А «административное» и прочие законодательства не предусматривают никаких мер по профилактике именно «семейно-бытового насилия». О чем это вообще?!
«Формы воздействия» упоминаются в тексте еще раз, в ч. 3 ст. 19:
«К лицу, в отношении которого применяются меры индивидуальной профилактики семейно-бытового насилия, могут применяться одновременно несколько форм профилактического воздействия.»
И все. И по-прежнему непонятно, что это за «формы». Похоже, авторки считают, что «формы» и «меры» — это одно и то же, но почему бы об этом просто так и не написать? И вообще зачем лишний неопределенный термин в тексте?
…Но давайте наконец обратимся к «мерам профилактики» (статья 19). Их всего шесть, включая обычное и судебное «защитные предписания». Хотя по факту — пять, потому что «профилактический учет» самостоятельной мерой не является, он применяется только при вынесении предписания.
Основная мера — это, конечно же, предписания. Которые, судя по всему, планируется выдавать первому встречному и по любой просьбе. В законе говорится о «проверке» сообщений о домашнем насилии полицейскими (ст. 12), но возможность принятия мер профилактики вообще никак с такой проверкой не связана.
В статье 20 говорится, что основанием для «мер» является «поступление заявления или сообщения от лиц, указанных в статье 5 настоящего Федерального закона», то есть от пострадавшего и от тех, кто рядом постоял. Это первое основание, а вот второе:
«2) непосредственное обнаружение субъектом профилактики обстоятельств, или данных, свидетельствующих о совершении семейно-бытового насилия, попытки его совершения или угрозы его совершения;»
То есть, полиция может меры принимать по результатам проверки, но может — и без нее, только по факту заявления. Правда, в самой статье о «предписании» все же говорится о том, что должно быть некое подтверждение:
«1. В целях обеспечения безопасности пострадавшего, либо иных лиц, указанных в статье 5 настоящего Федерального закона, сотрудником полиции по месту совершения семейно-бытового насилия, к которому поступило заявление или сообщение от пострадавшего или иных лиц, либо сведения от органов или организаций, либо непосредственно обнаружившим факт совершения семейно-бытового насилия, попытки его совершения, либо угрозу его совершения, незамедлительно выносится защитное предписание. Защитное предписание выносится при наличии данных, указывающих на совершение семейно-бытового насилия, либо попытки его совершения или угроз его совершения.»
Проблема в том, что такими «данными» может считаться само заявление, просто «данные» эти не будут «непосредственно обнаруженными». Ну и оцените саму формулировку: согласно первому предложению, сотрудник полиции выносит предписание если к нему поступило «заявление или сообщение» или «сведения», либо он сам непосредственно обнаружил «факт, попытки или угрозу». Но уже в следующем предложении требуется, чтобы были «данные», подтверждающие «факт, попытки или угрозу».
А могут ли «заявление» и «сведения» не содержать таких «данных»? Бог весть: полиция может вынести «предписание», но возможность отказа в его вынесении не упоминается вообще. Похоже, авторки проекта реально хотят его выдавать по каждому чиху. А если «нарушитель» сам заявит, что «пострадавший» тоже его угнетает — ему тоже выдадут предписание или жребием определят, кто более достоин?
С судебным предписанием (ст. 26) — похожая история: после принятия заявления суд выносит «временное предписание» (ч. 3 ст. 27), действующее до вынесения основного. Оно в себя включает те же самые ограничения, что и внесудебное, плюс запрет на приобретение и использование оружия. (Кстати, непонятно, почему в судебное предписание запрет на оружие включен, а в обычное — нет. Видимо, предполагается, что судебное предписание выдается в каких-то более серьезных случаях, но это никак в тексте не отражено. По факту: дошел пострадавший до суда — будет злодею запрет на оружие, дошел до полиции — не будет).
В общем, любое заявление в полицию или суд влечет за собой ограничение нарушителя в правах. Это как-то очень уж круто: можно себе представить, что будет, когда наши соотечественники просекут фишку.
Теперь непосредственно ограничения. Основной набор — тот, что в обычном предписании:
«4. Защитным предписанием запрещается:
1) совершать семейно-бытовое насилие;
2) преследовать пострадавшее лицо, если оно находится вне совместного места жительства или места пребывания с нарушителем;
3) приближаться к пострадавшему лицу на расстояние ближе, чем на 50 метров, если это лицо находится вне совместного места жительства или места пребывания с нарушителем;»
Особенно смешно получилось с вот этим «если оно находится вне места…» В первой редакции закона «преследовать пострадавшего» запрещалось просто так, вне зависимости от каких-либо условий. Напомню, «преследование» — это мера, направленная на то, чтобы развести Высокие Договаривающиеся Стороны по разным углам и запретить им как-то общаться, приближаться друг к другу и т.п. И вот эту меру авторки предлагали безальтернативно применять к людям, которые чаще всего живут вместе, в одном жилище. Как они себе это представляли, интересно?
Теперь они одумались и воткнули везде, где можно, вот это «если находится вне места…» — и в общее определение «преследования» в статье 2, и везде, где оно упоминается (хотя достаточно было бы только статьи 2, честно говоря). Но вопросы остались.
Что значит «находится»? В какой момент времени и какова длительность этого «нахождения»? Если пострадавший на момент вынесения предписания ночует у соседей — он может вернуться? Или нарушителю сразу же засчитают нарушение предписания и подвергнут карам? Может быть, запрет преследования включается только тогда, когда пострадавший уходит с «места жительства», а когда возвращается — он отменяется? (В случае такого толкования пострадавший с нарушителем не смогут никуда вместе сходить: это будет нарушением предписания). Или это относится только к тем случаям, когда пострадавший запросил убежище? Почему нельзя было как-то членораздельнее описать?
И почему вообще в «предписание» все упомянутые ограничения входят «пакетом»? Почему нельзя что-то не применять? Возможность выбора есть только в судебном предписании, но и там эти три ограничения плюс запрет на оружие включены тоже пакетом, к ним судья может только еще что-то докинуть.
Отдельно умиляет то, с каким тщанием описано составление «предписания» в ст. 25:
«Защитное предписание выносится незамедлительно на месте совершения семейно-бытового насилия. В случае невозможности вынесения защитного предписания на месте совершения семейно-бытового насилия, оно может быть вынесено в служебном помещении органа внутренних дел или в помещении органа местного самоуправления сельского поселения. … Копия защитного предписания вручается нарушителю, если нарушитель отказывается получить копию защитного предписания на месте совершения семейно-бытового насилия, об этом в защитном предписании делается отметка. В случае отсутствия нарушителя на месте совершения семейно-бытового насилия, копия защитного предписания направляется ему по месту жительства и месту пребывания, а также дополнительно может быть направлена по последнему известному месту работы нарушителя. Копия защитного предписания считается полученной и в тех случаях, если она поступила нарушителю, но по обстоятельствам зависящим от него не была ему вручена или адресат не ознакомился с ней.»
Мне кажется, что заполнение бумажек — это не тот вопрос, который имеет смысл регулировать на уровне федерального закона. Но авторкам кажется иначе, они даже в число полномочий «федерального органа», осуществляющего профилактику (ст. 11), вписали право утверждать «форму защитного предписания, акта профилактической беседы». Я вообще не видел ни в одном законе отдельно прописанного права «утверждать бланк документа». Это как-то само собой разумеется, и даже в подзаконных актах чаще всего не упоминается отдельно. Авторки, похоже, описали то, что им ближе. Какие там «правоотношения», «волеизъявления», это еще что такое? Бумажку же надо не забыть!..
И еще один важный вопрос: а как пострадавшего с нарушителем мирить-то будем? Закон существенно ограничивает семейные отношения, но при этом не предусматривает возможности быстро «откатить» ограничения с обоюдного согласия нарушителя и пострадавшего. Судебное предписание может быть прекращено «в случае изменения обстоятельств (оснований) в судебном порядке» (ч. 6 ст. 26) и изменено «в случае изменения обстоятельств» (ч. 8 ст. 26). Но при этом никаких сокращенных сроков для отмены или изменения тоже не предусмотрено.
Это как-то совсем нехорошо. Тут бы вполне уместно было предусмотреть упрощенную отмену мер по совместному заявлению, что-то похожее на судебный приказ, который выносится судом, но отменяется на раз-два просто заявлением вида «я не согласен». Но нет же. Для обычного предписания вообще установлен срок обжалования всего в три дня — и вертись как хочешь.
При этом тогда, когда можно было бы применять более жесткие меры, закон этого не предусматривает. Например, простое предписание выносится только в отношении лиц, достигших 18 лет, судебное — 16-ти. Почему нельзя для всех предписаний установить возраст 16 лет? Выгнать из жилища можно только по суду, даже если оно находится в собственности пострадавшего — это еще почему? Почему нельзя в этом случае препроводить на мороз по просьбе пострадавшего и без суда, одними ментами?
Кстати, об аккуратности составления текста: в части 8 статьи 26, которая описывает отмену или изменение судебного приказа, содержится разрешение судье «дополнить судебное защитное предписание мерами, предусмотренными пунктом 3 статьи 29 настоящего Федерального закона». Статья подчеркнута в оригинале, и не зря: правильная статья — 28. Аналогичный косяк — в следующем пункте, в котором говорится, что обращаться за предписанием нужно «в порядке, предусмотренном настоящей статьей, а также статьями 28-30». В этих статьях ничего о порядке обращения в суд не говорится, статья 30 — это вообще «Понятие и цели защиты граждан от семейно-бытового насилия».
Или, к примеру, в части 7 статьи 27, повествующей о судебном предписании, говорится, что при неявке в суд нарушителю направляется вынесенное постановление о предписании «в порядке предусмотренном Кодексом административного судопроизвоства». При этом обжалование этого постановления (ч. 12) «производится в порядке, предусмотренном Гражданско-процессуальным кодексом». Как-то уже определиться нельзя? (Кстати, правильно «Гражданским процессуальным»).
А перед этим в 6-й части той же статьи говорится, что суд заслушивает «показания имеющихся по делу свидетелей». Проблема в том, что слово «свидетель» до этого в тексте употребляется только в словосочетании «свидетели семейно-бытового насилия». В тексте (ч. 4) говорится об уведомлении судом при вынесении предписания «заявителя, пострадавшего и лица, в отношении которого подано заявление». О вызове свидетелей судом не говорится ничего — откуда эти «свидетели» в суде появились вообще?
Ну вот как так, а? В общем, типичный «синдром Мизулиной» и «правок ко второму чтению«.
…И кстати, в Кодексе административного судопроизводства есть целый раздел IV, в котором описываются особенности отдельных категорий дел. Если очень хочется разруливать «домашнее насилие» по КАСу, то надо было вот это все вписывать туда отдельной главой. Но позиция авторок касательно изменений во все другие законы мне очень сильно напоминает сову из анекдота про «Мышки, станьте ежиками». На странице законопроекта, внесенного в Думу, есть список законов, которые потребуется изменить, но конкретных изменений, которые нужно будет сделать, вообще не описано. И в пояснительной записке на них тоже нет даже намеков. Есть только «финансово-экономическое обоснование» на пять строчек про «не потребует дополнительных расходов федерального бюджета», куда ж без него? (То есть, вся «психологическая помощь», «убежища» и прочие «социальные услуги» бесплатно, что ли, появятся? Правда?)
А совсем недавно в закон «О полиции» были внесены изменения, которые дали полицейским право выносить «предостережения о недопустимости действий, создающих условия для совершения преступлений, административных правонарушений, разрешение которых отнесено к компетенции полиции, либо недопустимости продолжения антиобщественного поведения». Это те самые полномочия, которые требуются для реализации «предписаний», полиция ими обладает уже сейчас и может предупредить поциэнта, чтобы не совершал «семейно-бытовое насилие», правда, без «запрета преследования» и прочего. Разумеется, наличие у нее такого права абсолютно никак не отражено в тексте этого замечательного законопроекта. Авторки предпочитают строить свой неповторимый велосипед вместо того, чтобы посмотреть, что умные люди уже понаписали до них.
Ну и ближе к концу авторки вводят новую категорию «конфиденциальной информации»:
«Информация о личности, физическом и психологическом состоянии пострадавшего является конфиденциальной, и её раскрытие разрешается только в случаях, предусмотренных законодательством Российской Федерации.»
Какая конкретно информация здесь описана? Что за «информация о личности»? Персональные данные? Они регулируются другим законом. Что за «физическое и психологическое состояние»? Травмы? Это «медицинская тайна», скорее. Кто обязан хранить конфиденциальность информации? Все вообще? Или те участники описанных в законе процедур, которым она стала известна в связи с их выполнением? Если информация конфиденциальная — это же надо закрытое судебное заседание назначать при выдаче судебного предписания? Почему об этом ни слова не говорится в соответствующих статьях закона?
Сдается мне, что авторки просто путают «конфиденциальную информацию» и «тайну частной жизни», на что нам намекает формулировка одного из «принципов профилактики» из статьи 4: «5) соблюдения конфиденциальности в целях защиты неприкосновенности частной жизни».
В общем, как говорил Остап Бендер, «грустно, девицы». В качестве манифеста по борьбе с патриархатом этот текст еще как-то сойдет, но вот использовать его как руководство к действию не стоит однозначно.
Начал я с одного из принципов современного дегенеративного законотворчества, а закончу другим. Так вот, еще один из таких принципов — «Если закон не исполняется, нужно принять другой закон, хороший». Естественно это приводит к появлению очередного нормативно-правового выкидыша и неисполнению теперь уже двух законов. К которым снова можно рекурсивно применить тот же самый принцип — вот и нашли себе занятие…
И есть еще творческое развитие этого принципа: «Если закон не исполняется, нужно принять закон, чтобы в отношении [подставить нужное] он не исполнялся немножечко меньше». Исходя из этих соображений у нас, к примеру, ввели запрет на помещение предпринимателей в СИЗО, который повлек за собой массовые обвинения их в «организации преступного сообщества». Теперь депутаты готовятся править статью УК про это самое сообщество, но что-то подсказывает мне, что не поможет это. Еще хороший пример — запрет признавать «экстремизмом» всякие там «священные тексты», чтоб не получилось как с Кораном когда-то. Помните, чем все закончилось, когда понадобилось признать «экстремизмом» перевод Библии от «Свидетелей Иеговы»? Правильно, «экспертизой«, подтверждающей, что это не Библия, а так, просто книжка какая-то.
Короче, друзья, запомните: если вокруг сплошной шаббат и закон никто не исполняет — нельзя помолиться Яхве чтобы вот тут, рядом с вами, резко настал четверг.
Примерно что-то подобное и является задачей закона: бороться с насилием в одной, семейной, сфере. Между тем, россияне очень любят друг друга угнетать примерно во всех областях человеческой жизни, семья — только одна из них. Там, конечно, есть свои особенности, но принимать специальный закон для борьбы только и исключительно с ним — это не поможет. Особенно когда «закон» написан вот на таком запредельно низком уровне.
